Читать интересную книгу Закованные в броню - Элена Томсетт

Задумавшись, боярин снова пропустил значительный кусок разговора, очнувшись только от язвительного замечания пана Тенчинского на рассказ о крымском походе князя Витовта. Чувствительный поляк снова не смог перенести даже беглого упоминания об участии в этой кампании юного князя Острожского, которое с невинным коварством подбросила в разговор, чтобы его позлить, Эльжбета Радзивилл.

– Словом, ваш Острожский и там отличился! Прямо второй воевода Спытко Краковский!

– Воевода Спытко был только один. Больше такого не будет, – с грустью сказал пан Доманский. – Но пятнадцатилетний Острожский спас нам с Радзивиллом жизнь в этом походе. Если бы не он, мы бы просто утонули в Ворскле, как многие другие.

– Подумаешь, герой! – пренебрежительно сказал пан Станислав, подбоченившись.

– Вот бы уж никогда не подумала, что вы такой завистник, Станислав, – прищурившись, сказала Марина.

– Панна Марина! – с укором вскричал поляк, устремляя на нее одновременно умоляющий и негодующий взгляд.

– Все здесь гораздо проще, – лениво пояснила Эльжбета Радзивилл с ее обычной легкой усмешкой, бесившей пана Тенчинского до умопомрачения. – Мой великолепный кузен отнял у пана Станислава почетный венец самого выгодного жениха Польши, и теперь, он не без оснований опасается, что твой отец сочтет его лучшей партией для тебя, чем он сам, а, лично встретившись с Острожским, ты, чего доброго, еще и влюбишься в него! Ведь ты, помнится, весьма неровно дышала к молодому жениху Эвы.

Она еще не успела закончить своего язвительного замечания, как пан Тенчинский вскочил на ноги, с шумом уронив на пол скамью. Все, что с улыбкой сказала Эльжбета, было правдой, более того, жестокой и неприятной правдой, которой пан Течинский стыдился сам. Поставленный перед ней лицом к лицу довольно грубо, да еще в присутствии прекрасной боярышни Марины, он сначала побледнел, а затем покраснел, как рак, от бурного прилива гнева.

– Это ложь! – пылко воскликнул он. – Будь вы мужчиной, вы бы ответили за ваши слова, Эльжбета!

Литвинка взглянула на него словно на надоедливого комара.

Взор ясных, прозрачных от негодования глаз Марины, устремленный на непроизвольно сжавшиеся в кулаки руки пана Тенчинского, сделавшего шаг по направлению к Эльжбете, отрезвил поляка. Он несколько раз глубоко вздохнул, стараясь погасить свой гнев, но не сумел справиться с ним, и все клокотавшее в его груди негодование излилось на голову пана Доманского, продолжавшего бесконечное хождение по горнице из угла в угол.

– Донатас! Сядьте, ради бога! У меня уже в глазах рябит от вас!

Пан Доманский удивленно покосился на него, но, тем не менее, внял его просьбе, сделанной, правда, в несколько необычной форме. Еще раз украдкой посмотрев на Елену Верех, он уселся на скамью рядом с ухмыляющимся во весь рот Каролем Радзивиллом.

Молчание продолжалось недолго.

– Куда же подевался дядя? – со вздохом спросила боярышня Марина, снова склонившись над своим рукоделием, чтобы не видеть молящий о прощении взор пана Тенчинского.

– Ты что же, скучала по мне, детка? – раздался от дверей веселый голос воеводы Ставского, в эту минуту появившегося на пороге.

– Дядя Адам! – радостно воскликнула Марина, вскакивая с лавки, и в порыве чувств бросилась на шею вошедшему в горницу поляку, высокому, крепкому, как дуб, мужчине, с обветренным, потемневшим от загара лицом, на котором выделялись яркие голубые глаза.

– Ну-ну, полегче, дорогая, – пробормотал воевода, осторожно сжимая в медвежьих объятьях хрупкое тело изящной, как статуэтка, боярышни, словно боясь ненароком его повредить.

– Рад тебя видеть, Тверд! – поверх головы Марины приветствовал он новгородца, а затем по очереди, улыбаясь в усы, поздоровался со всеми находившимися в горнице его дома людьми.

Эльжбета Радзивилл, которая также приходилась родственницей поляку со стороны матери, и, была с детства привязана к нему, повисла было на другом, свободном плече воеводы, известного своей недюжинной физической силой рыцарей герба Сулимы, но, взглянув через его плечо в проем открытой двери, вскрикнула от удовольствия и неожиданности:

– Острожский!

В этот момент из полутьмы коридора вступил в горницу доселе никем не замеченный спутник воеводы Ставского. Очутившись на свету, он остановился, на секунду прикрыв глаза от яркого после сумрака коридора света, и всем присутствующим вполне хватило этого времени для того, чтобы как следует рассмотреть молодого князя. Острожский хорошо знал это выражение растерянности, так или иначе проступавшее в лицах встречавшихся с ним в первый раз людей. Едва уловимая усмешка тронула его губы при мысли о том, что он пришел к воеводе в надежде отдохнуть и расслабиться от кутерьмы и сутолоки мазовецкого двора, а застал полон дом гостей.

Приоткрыв от изумления рот, Марина смотрела на молодого князя, не отводя глаз. Яркий свет горницы золотил упругие кольца его густых каштановых волос, ниспадавших ровной волной до ворота плаща; невозмутимо-спокойное, матовой бледности лицо, отмеченное печатью благородства рождения, было примечательно не столь классической правильностью черт, а привлекало внимание изысканностью волевого очерка, твердой определенностью выражения темных искристых глаз. Высокий, худощавый, с широкими плечами и узкий в поясе, он был одет в простой дорожный камзол и высокие мягкие литовского покроя сапоги. Тем не менее, эта простая одежда лишь подчеркивала достоинства его фигуры. В нем чувствовалась врожденная грация, неуловимо сквозившая в каждом движении, в каждом жесте изящного придворного, за обликом которого отчетливо проглядывала непреклонная выучка воина.

– Князь Острожский, надо полагать? – с шутливой торжественностью провозгласил боярин Верех, обрадованный впечатлением, которое произвел на разборчивую Марину красивый и необычный польский вельможа. – Приятно познакомиться, дорогой князь!

Марина со странным чувством смотрела в лицо Острожского в то время, как он здоровался с отцом и приветствовал всех остальных. «Помнит ли он меня? – гадала она. – Это просто судьба, что Эва умерла, а он остался жив! Теперь нет никаких препятствий к нашему с ним браку. Он будет моим мужем, клянусь!»

– Мои племянницы: Елена, Марина, – сказал воевода Ставский, представляя сестер Верех польскому князю.

Марина с трудом поняла, что воевода попросту развернул ее лицом по направлению к Острожскому. Словно во сне, она повернулась к нему, улыбнулась, подала ему руку. Когда князь, склонившись к ее руке, по польскому обычаю, поднес ее пальцы к своим губам, она вздрогнула и еле сдержалась, чтобы не отдернуть их. Ей целовали руки по много раз на дню, иногда – люди, пламенно обожавшие ее, но этот обычный вежливый поцелуй князя словно обжег ее. Со смутным удовольствием она отметила, наблюдая, как он выпрямлялся, гордый постав его головы, словно точеную линию шеи, слегка округлый подбородок, прямой нос и высокий лоб.

– Радзивилл! Доманский! – суетился Верех. – Что же вы стоите, как изваяния?

– Мы знакомы, боярин, – улыбаясь, сказал Острожский, обмениваясь с молодыми литвинами традиционными дружескими приветствиями.

– И довольно давно, – не удержалась от замечания Эльжбета Радзивилл. – Я лично знаю пана Зигмунта с рождения!

– Язва! – беззлобно сказал Кароль Радзивилл, и, обращаясь к бессильно опустившейся на лавку от смятения чувств боярышне Марине, спросил: – Хотите, я расскажу вам, при каких занятных обстоятельствах состоялось наше знакомство?

Боярин Верех с удовольствием отметил, что глаза Марины неотступно следили за фигурой красивого польского князя, который по приглашению воеводы Ставского, прошел через горницу и присел за стол рядом с ним. От его глаз также не укрылось беспокойство, отразившееся на лице пана Тенчинского, и откровенное презрение, светившееся в глазах Эльжбеты Радзивилл. Раздумывая, каким образом он сможет извлечь из всего происходящего наибольшую для себя пользу, боярин уселся на лавку у стола по другую сторону от Ставского, по-свойски слегка пихнув его в бок, и охотно поддержал предложение пана Радзивилла.

– Говорите же, Кароль, мы вас слушаем.

– Это замечательная история, – посмеиваясь, начал Кароль Радзивилл, который слыл при литовском дворе хорошим рассказчиком. – Вот и Доманский не даст соврать.

На лице Острожского было написано вежливое любопытство. Не прислушиваясь к рассказу Радзивилла, он немного помедлил и повернул свой чеканный профиль к соседу справа, воеводе Ставскому. Темно-каштановые волосы князя отливали оттенком червонного золота при свете пламени свечи, горевшей на столе в нескольких дюймах от него.

– Вы встречались с королем, пан Ставский? – вполголоса спросил он у воеводы.